Православные храмы и духовенство города Глазова вятской губернии в жизни и творчестве Владимира Короленко

Приведен обзор творчества В.Г. Короленко, посвященного православному храмам и духовенству города Глазова в 1879 году, когда писатель отбывал там ссылку. Проведено исследование: в какой степени историк и краевед может полагаться на свидетельства Короленко в отношении православного Глазова. Выявлено, что если сведениями о городских храмах и духовенстве в очерке «Ненастоящий город» и повести «Глушь» следует пользоваться с очень большой осторожностью, то рассказ «Собор с зароком» содержит в целом ценную и достоверную информацию. 

Ключевые слова: Короленко, Глазов, православные храмы и духовенство, «Ненастоящий город», «Глушь», «Собор с зароком».
 
История Глазова – «северной столицы» удмуртского края – насчитывает свыше трехсот лет. На своем веку город удостоился чести пребывания в нем таких выдающихся деятелей истории и культуры России, как императоры Александр I и Александр II, декабристы, писатели В.А. Жуковский и М.Е. Салтыков-Щедрин, актриса О.Л. Книппер-Чехова. Долгое время здесь проживали семьи Чайковских и Катаевых...

Особое место в истории Глазова и Удмуртии занимает писатель-гуманист конца XIX - начала ХХ века, общественный деятель, журналист и издатель Владимир Галактионович Короленко. Человек высочайших моральных качеств, он по праву носил почетное звание «совести интеллигенции» своего времени, «адвоката слабых и угнетенных». К сожалению, по словам украинского короленковеда А.В. Труханенко, «читают Короленко теперь мало, изучают того меньше. Среднюю школу в Украине от него вообще освободили. Но есть два пункта на карте, где как-то проявляет себя научный интерес к его творчеству: российский город Глазов и украинская Полтава» [Этюды о жизни и творчестве В.Г. Короленко, 2009. С. 3].

В.Г. Короленко. 12 мая 1879 года

135 лет назад, 3 июля 1879 года, недавний студент и начинающий писатель Владимир Короленко вместе с братом Илларионом прибыл в маленький провинциальный городок Глазов отбывать политическую ссылку.
 
На карте современного Глазова, второго по значению и величине города Удмуртской республики, имя Короленко встречается особенно часто. В честь писателя названа одна из улиц города, поставлено несколько памятников. Его имя носят местный педагогический институт и городская библиотека.
 
Глазовский государственный педагогический институт уже полвека является одним из важнейших в России центров по изучению жизни и творчества В.Г. Короленко. В Глазове регулярно проходят Короленковские чтения, выпускаются монографии и научные сборники [Короленковедение в Глазовском педагогическом институте, 2002. С. 4-10].
 
Сам Глазов также оставил в творчестве писателя неизгладимый след. По признанию самого Владимира Галактионовича, увиденное и пережитое в этом уездном городке «сильно подточило ... наивно-народнические настроения» начинающего литератора [Короленко, 2005. С. 8]. Как заметил виднейший глазовский исследователь-короленковед А.Г. Татаринцев, «пребывание В.Г Короленко в Глазове имело поворотное значение в формировании его взглядов на народ-«сфинкс» и в решении гамлетовского вопроса быть или не быть ему писателем» [Глазов в жизни и творчестве В.Г. Короленко, 1988. С. 5].
 
Кроме того, реалии жизни в Глазове послужили основой для нескольких литературных произведений Короленко, таких как очерки «Собор с зароком», «Ненастоящий город» и повесть «Глушь», а также автобиографическая хроника «История моего современника».
 
Особое место в сочинениях писателя, основанных на глазовских впечатлениях, занимают образы служителей церкви и описания православных храмов города. Но возникает вопрос: в какой степени историк и краевед может полагаться на эти свидетельства писателя о Глазове? Насколько близки к фактической реальности глазовские страницы творчества Короленко? И как в действительности выглядели городские храмы и духовенство 1879 года?
 
Среди исследователей творчества Короленко долгое время существовало устойчивое и наивное представление о том, что при написании «глазовских» произведений, в частности, очерка «Ненастоящий город» и повести «Глушь», писатель использовал в них, почти не изменяя, образы и факты, взятые непосредственно из окружавшей его городской жизни. Однако с этим никак нельзя согласиться в полной мере. По словам А.Г. Татаринцева, очерк «Ненастоящий город» долгое время расценивался «как своего рода документальный источник сведений о Глазове периода пребывания в нем В.Г. Короленко... Полемическая направленность, тенденциозность описания Глазова в очерке ... во внимание не принимались»[Горизонты короленковедения, 2011. С. 64].
 
Следует сразу же подчеркнуть, что Владимир Галактионович, как правило, писал не строго документальные очерки, а создавал художественные произведения, в которых реальные факты и авторский вымысел сливались в единый сплав, в неразделимое целое. Эта особенность в высшей степени характерна для такой области творчества, как литература.
 
В частности, выдающийся российский культуролог и краевед Николай Павлович Анциферов, исследуя в своей диссертации «Проблемы урбанизма в русской художественной литературе» образ Петербурга в творчестве Ф.М. Достоевского, обнаружил, что великий «град Петров» в романах писателя предстает в виде своеобразного города-двойника, как бы отраженного в кривом зеркале воображения писателя.
 
По словам Николая Павловича, «Петербург Достоевского − это целый космос, глубокий и сложный, далеко выходящий за грани реального города, возникшего на «берегах Невы»... С одной стороны, многогранность великого города не могла найти в Достоевском всестороннего отражения. «Дух» писателя был «глух и нем» в отношении целого ряда сторон как облика Петербурга, так и наполнявшей его жизни. С другой стороны, и сам реальный город не отвечал на все запросы мятущегося духа Достоевского, и писатель расширял его содержание, привнося в него недостающие черты из богатств своего душевного мира, создавая этим свой «воображаемый портрет» Петербурга» [Анциферов, 2014. С. 47-48].
 
По мнению Анциферова, Достоевский перерабатывал реалии Петербурга «в своей творческой лаборатории, преследуя художественную цель писателя-реалиста раскрывать правду жизни, будучи свободным от ползучего эмпиризма». [Там же. С. 327].

Литературный портрет Глазова под пером Короленко также претерпел аналогичные метаморфозы, превратившись в своеобразное искаженное отражение реального провинциального городка Вятской губернии.

В очерке «Ненастоящий город» Короленко так описал Глазов 1879 года: «Я стоял на широкой площади уездного города Вятской губернии и с любопытством оглядывался в новом для меня месте. Как тихо! − вот первое впечатление от этого города…

Типичный городок северо-востока. Два, три каменных здания, остальное все деревянное. В центре полукруглая площадь, лавки, навесы, старенькая церковка, очевидно пришедшая в негодность, и рядом огромное недостроенное здание нового храма, окруженное деревянными лесами… Подальше от центра домишки окраины подходят к ельничку, сосняку, который, вырастая вверх по реке, становится спокойным дремучим бором…» [Короленко, 2005. С.32-33].
 
Надо сразу отметить, что основная часть нарисованной Короленко картины общего состояния городка, его жителей и обстоятельств жизни писателя в Глазове, в общих чертах соответствует истине. По числу жителей и построек Глазов был самым незначительным среди всех уездных городов обширной Вятской губернии. По официальным сведениям, население Глазова в 1879 году составляло 1532 человека. Зданий в городе насчитывалось всего 243, из них только 15 были каменные или полукаменные, остальные − деревянные [Буня, 1982. С. 19].
 
По словам глазовского короленковеда Н.Н. Закировой вятская провинция предстала перед ссыльным студентом именно такой: «тишина, безмолвие, болото и глушь... Сгоревшая школа, рухнувший собор, редкие проявления зачатков культурных потребностей на фоне исключительно «брюховых интересов», пьянства, дремучести аборигенов...» [В мире Короленко, 2012. С.43].
 
По мнению глазовского краеведа Михаила Буни, Глазов времен Короленко «действительно был ненастоящим городом. Но был таким в том смысле и в той мере, в какой, например, Вятка для М.Е. Салтыкова-Щедрина была ненастоящим губернским городом. Для своего времени Глазов был типичным городом уездного значения, и все «ненастоящее» в нем было типичным для городов такого масштаба... здесь, как и всюду, жизнь шла своим чередом и была частицей общероссийского медленного, но поступательного движения...» [Буня, 1982. С. 20].
 
Не лишним будет привести и письмо самого Короленко, посланное родным 4 июня 1879 года, сразу по приезде в Глазов: «Городок маленький, довольно мизерный... Да, впрочем, и глушь не особенная. Есть библиотека, а это из учреждений, характеризующих так назыв. циливизованные города, для нас чуть ли не единственно важное. Ну, есть конечно и другие учреждения...» [Короленко, 1935. С. 21].
 
Как признавался сам Владимир Галактионович, свой очерк «Ненастоящий город» он писал, «сильно подражая» популярному в то время писателю-народнику Глебу Успенскому [Короленко, 2005. С. 8]. Поэтому молодой писатель не стремился к точному изображению действительных реалий города Глазова. Писатель вполне сознательно провел отбор фактов и наблюдений по заранее выбранной схеме, обусловленной его критическим отношением к российской действительности. Целью очерка Короленко было не фактографическое описание конкретного населенного пункта, а создание обобщенного и запоминающегося образа провинциальной России – «типичного городка северо-востока».
 
В качестве наглядного примера можно привести факт, отмеченный глазовским короленковедом А.Г. Татаринцевым. Описывая в очерке «Ненастоящий город» свой приезд в Глазов, молодой писатель упомянул о том, что «за речкой на другом берегу гнулись и тихо волновались под ветром созревающие хлеба...» [Короленко, 2005. С. 32]. На самом же деле, по словам Александра Григорьевича, «ни тогда, ни позже к этому дню на том (другом) берегу «быстрой речки» никак не могли волноваться спелые хлеба, т.к. затопляемый весной луг напротив города был непригоден для вспашки и посева хлебов, которые, к тому же, и в удобных для их выращивания здешних местах никогда не выспевали к третьему июня» [Горизонты короленковедения. С. 64]. По мнению Татаринцева, «Короленко просто украшал свой очерк этой пейзажной (вымышленной) зарисовкой, вовсе не заботясь о достоверности. Отступал он от реальных обстоятельств, фактов и во многих других случаях» [Там же].
 
Рискну, в дополнение к словам Александра Григорьевича, высказать и такое предположение. В самом начале «Ненастоящего города», описывая свое впечатление о Глазове – «Как тихо!», писатель приводит первые строки известного стихотворение Некрасова:
 
Скорее всего, эти некрасовское строки вольно или невольно наложились на воспоминания Короленко о Глазове, и «колосья бесконечных нив», которых в действительности не было на берегу реки Чепцы, оказались в очерке писателя.

Свою предвзятость к провинциальному городку, в который забросила молодого писателя судьба, Короленко демонстрирует в самом начале своего очерка «Ненастоящий город»: «Я твердо знал, что не найду здесь своего счастья…» И, в конце концов, оставляет его «без сожаления, даже с какой-то особенной жуткой радостью…» [Короленко, 2005. С. 32, 50]. Трудно ожидать здесь от рассказчика какой-то особенной объективности. Короленко достаточно точен в описании жизни Глазова и его обитателей, но его наблюдательность избирательна, и выводы заранее определены: ««Ненастоящий, ненастоящий»… Мне пришло в голову это слово … Город-амфибия, с недоразвившимися задатками, с тоской ожидающими завершения…» [Там же. С. 50].

В силу вышеизложенного и «Ненастоящий город», и «Глушь» никак нельзя считать фотографией с натуры. Скорее это картина, при написании которой писатель использовал черты и краски, как Глазова, так и других захолустных местечек Российской империи. Следует напомнить, что Глазов не являлся первым провинциальным городком на жизненном пути Короленко. Раннее детство Владимира Галактионовича прошло в губернском городе Житомире, а затем несколько лет семья Короленко жила в Ровно – маленьком захолустном городке Западной Украины.

Можно с уверенностью утверждать, что жизнь и быт украинской провинции писатель знал намного лучше, чем реалии Глазова, в котором ему, кстати, пришлось провести не более пяти месяцев. Вследствие этого ровенские воспоминания Короленко, как более сильные и устоявшиеся, не могли не повлиять на его глазовские впечатления. Это обстоятельство также заставляет усомниться в фактографической достоверности посвященных Глазову сочинений писателя.

Короленко в «Истории моего современника» так описывал Ровно − городок своего детства: «...было не особенно представительно. Лачуги, пустыри, заборы, устья двух-трех узеньких переулочков, потом двухэтажное каменное здание казначейства… Перед ним на площади − каменная колонна со статуей богородицы. Кругом заезжие дворы с широкими воротами…» [Короленко, 1965. С. 120].

По признанию писателя, «теперь я люблю воспоминание об этом городишке, как любят порой память старого врага. Но, боже мой, как я возненавидел к концу своего пребывания эту затягивающую, как прудовой ил, лишенную живых впечатлений будничную жизнь, высасывавшую энергию, гасившую порывы юного ума своей безответностью на все живые запросы, погружавшую воображение в бесплодно-романтическое ленивое созерцание мертвого прошлого» [Там же. С. 121-122].

Если сравнить описание украинского местечка Ровно и уездного города Вятской губернии Глазова, и, самое главное, личное отношение к ним самого Короленко, то нельзя не заметить немало общего. Таким образом, можно прийти к следующему выводу: приговор «ненастоящий город» был вынесен писателем не самому Глазову, как таковому, а всей российской провинции того времени.

То же самое можно сказать и о повести Короленко «Глушь», местом действия в которой является городок с говорящим названием Пустолесье − самое типичное провинциальное полугородское-полудеревенское селение, каких было много по всей России.

В силу всего вышесказанного к описанию православного Глазова в произведениях Короленко следует относиться с очень большой осторожностью, и перепроверять все сведения, сообщаемые писателем, по архивным документам и фотографиям.

В очерке «Ненастоящий город» писатель так описал храмы Глазова 1879 года: «В центре полукруглая площадь, лавки, навесы, старенькая церковка, очевидно пришедшая в негодность, и рядом огромное недостроенное здание нового храма, окруженное деревянными лесами. Он поднялся в центре города, подавляя его своей величиной, но не дорос до конца и остановился. Огромная колокольня высилась вроде вавилонской башни, кидая на окружающую мелкоту тень незаконченности и раздумья, пока ей не надоела и она рухнула…» [Короленко, 2005. С.32-33].

В другом рассказе – «Собор с зароком» – дается похожая картина: на площади «стоял новый собор, и ним рядом небольшая старая церковка; род колокольни, с небольшой пристройкой для алтаря, служившего временно для церковных служб…» [Там же. С.23].

В повести «Глушь» Короленко дает такую картину строящегося нового собора: «В одном только месте создание человеческих рук пытается подняться выше дикого леса: в середине полянки, на крутом берегу, над рекой поднялись стены недостроенной церкви.

Поднялись − и стали. Синее небо сквозит в широкие пролеты, молодые березки с любопытством заглядывают в окна − туда, где обстроенные лесами, испачканные известкой стоят высокие колонны, склоняясь друг к другу сводами, точно гиганты с протянутыми над согнутой головою руками» [Там же. С.66].

Что за храмы стояли на Соборной площади города Глазова?

Немного истории: в 1746 году в деревне Глазовской был основан первый православный приход. Спустя пять лет на восточной окраине села Глазова при кладбище была построена деревянная церковь «весьма скромных размеров», освященная во имя Вознесения Господня [Луппов, 1999. С. 170].

В 1780 году, согласно сенатскому указу императрицы Екатерины II, село получило статус города и стало центром одного из уездов Вятской губернии. В связи с этим возникла настоятельная необходимость в возведении более представительной церкви. Новый каменный храм строился на пожертвования прихожан и купеческой вдовы Феклы Сидоровны Кореневых (Корнеевой, Кореневой) из города Слободского [ЦГА УР. Ф. 134. Оп. 1. Д. 575. Л. 1]. Строительство церкви было завершено в 1793 году. Это грузное и тяжеловесное однокупольное здание, по словам удмуртского историка Е.Ф. Шумилова, «было вполне заурядное по архитектуре сооружение, выдержанное в архаичных формах стиля «вятского барокко» [Шумилов, 1991]. В 1801 году особый указ епископа Вятского и Слободского разрешил именовать Преображенскую церковь собором [Там же].

В 1809 году в центре городской площади рядом со зданием собора была возведена «каменная колокольница» в стиле зрелого классицизма, призванная завершить весь храмовый ансамбль [ЦГА УР. Ф. 134. Оп. 1. Д. 435. Л. 1об]. В 1819 году по указу Вятской духовной консистории старую деревянную Вознесенскую церковь разобрали, а материалы от нее разрешили употребить для обжига кирпича. К 1826 году новый Вознесенский храм-колокольня был достроен и освящен [Православные храмы Удмуртии. С.93; Шумилов, 1991].

Глазов. Вознесенский храм-колокольня, Никольская церковь и Преображенский собор. 1890-е годы. Фото из фондов Нацонального музея Удмуртской республики. (8535-УРМ).

В 1859 году, согласно «Клировой ведомости», между Преображенской церковью и колокольней «тщанием и иждивением глазовского купца Григория Сергеева при помощи прихожан и церковной казны пристроена … теплая церковь», освященная в честь Св. Николая Чудотворца. В 1865 году была «предположена перестройка холодной церкви по тесноте ея». [ЦГА УР. Ф. 189. Оп. 1. Д. 340. Л. 2об] В 1877 году «холодный» Преображенский собор, «как малопоместительный», был «разобран и на место его средствами церковной казны и приходского попечительства, при помощи и содействии прихожан … строен новый» [ЦГА УР. Ф. 134. Оп. 1. Д. 957. Л. 1об].

Таким образом, в 1879 году на городской площади находились Воскресенский храм-колокольня (т.н. «старая церковка… пришедшая в негодность»), пристроенный к нему Никольский храм (т.н. «небольшая пристройка для алтаря») и возведенное на месте разрушенного старого собора новое пятикупольное здание.

Описание Соборной площади Глазова дано писателем в целом верное, но с очевидным преуменьшением действительных размеров и степени сохранности зданий храмов города. Если внимательно посмотреть на фотографию храмов на Соборной площади Глазова конца XIX века, то Никольский собор, достаточно просторный и имеющий семь окон по фасаду, трудно назвать «небольшой пристройкой для алтаря», каким описал его Короленко в очерке «Собор с зароком». Кроме того, стройная и элегантная Вознесенская колокольня даже спустя полтора-два десятка лет после 1879 года совсем не выглядела дряхлой «церковкой, пришедшей в негодность». Отнесем эти вольности на художественное воображение и идеологическую тенденциозность писателя.

В «глазовских» повестях Короленко заметно, что на радости и беды православного Глазова писатель смотрит со стороны, как посторонний гость, иногда с улыбкой, иногда с сочувствием, но без глубокого сопереживания. Короленко не описал ни одного церковного праздника в Глазове и не показал, как отмечали их жители города. Но это говорит скорее не об отсутствии у горожан ревности к православной вере, а о равнодушии самого Короленко к религии и церковным обрядам.

И в юности, и на склоне лет, писатель всегда испытывал, по его словам, «уважение ко всякой искренней вере», считая, что «верность религии, пока не убежден в ее ошибочности, есть достоинство, а не порок» [Горизонты короленковедения. С. 71]. Но, как следует из всех «глазовских» произведений Короленко, молодого писателя, в то время ссыльного студента и типичного народника 1870-х годов, никак нельзя назвать глубоко верующим человеком.

Как признавался Короленко в «Истории моего современника», еще в ровенской гимназии у него «религиозные экстазы сплывали с души, и религиозные вопросы постепенно уступали место другим. Не то, чтобы я решил для себя основные проблемы о существовании бога и о бессмертии. Окончательной формулы я не нашел, но самая проблема теряла свою остроту, и я перестал искать. Мой умственный горизонт заполнялся новыми фактами, понятиями, вопросами реального мира…» [Короленко, 1965. С. 253].

По словам писателя, к моменту его приезда в Глазов в городе находилось «пять или шесть политических ссыльных, рабочих из Петербурга, высланных за забастовку», в основном «юнцы-слесаря или токари с разных заводов». Глазовский исправник Лука Сидорович, над чьим надзором находились ссыльные, «сразу запугал эту молодежь и взял ее в ежовые рукавицы. В первый праздник после их приезда он послал к ним городового с приказанием непременно идти в церковь». Исправник тщательно наблюдал за исполнением «этой обязательной повинности» и «зеленая рабочая молодежь повиновалась». Однако после знакомства и тесного общения с братьями Короленко «ссыльная молодежь вышла из повиновения, стала манкировать церковные службы, а наставления Луки Сидоровича выслушивала с улыбкой» [Там же. С. 480].

Как показывает вышеприведенный эпизод из воспоминаний Короленко, в момент своего пребывания в Глазове братья Короленко едва ли часто посещали богослужения, если под их влиянием молодые ссыльные перестали ходить в городской храм.

В «Метрической книге» Глазовского Преображенского собора за 1879 год, глазовский короленковед и краевед Ю.В. Гущин обнаружил упоминание о том, что на свадьбе 27 июля уволенного в запас рядового Ивана Кириллова Устинова, 29 лет, и солдатской дочери Анны Яковлевны Косолаповой, 16 лет, одним из поручителей по невесте был дворянин Владимир Галактионович Короленко [Этюды о жизни и творчестве В.Г. Короленко, 2009. С.34; Горизонты короленковедения, 2011. С. 84]. Несомненно, что писатель изредка и по особым случаям, таким, как свадьба у соседей по улице, должен был посещать Вознесенский или Никольский храмы. Но редкие визиты в церковь ссыльного студента совсем не подразумевают его религиозности и близкого знакомства с причтом глазовских храмов.

Ни в одном письме родным и знакомым из Глазова, ни в одном своем произведении, созданном на основании глазовских впечатлений Короленко не упоминает по имени ни одного глазовского служителя церкви, кроме настоятеля городской церкви и благочинного, которого именует просто: «местный протоиерей Фармаковский». В своих «глазовских» воспоминаниях и рассказах писатель подробно рассказывает о своих беседах и разговорах со ссыльными, исправником, соседями по Слободке, стариками и старухами на улице и другими жителями города. Но нигде не приводится ни одной беседы Короленко с каким-нибудь священником или другим представителем глазовского духовенства.

Глазов. Вознесенский храм-колокольня, Никольская церковь и Преображенский собор. 1890-е годы. Фото из фондов Нацонального музея Удмуртской республики. (8535-УРМ).

Еще одно косвенное обстоятельство заставляет сомневаться в близком знакомстве Короленко с членами причта Преображенского храма. В то время одним из священников собора служил о. Иоанн Васильевич Дернов, личность в высшей степени незаурядная. Всего десять лет назад о. Иоанн, служивший в селе Верх-Парзи недалеко от Глазова, сумел проявить себя, как замечательный изобретатель-самоучка. Священник первым в губернии освоил производство яичного порошка и сухого молока, а также разработал технологию изготовления столовой посуды из прессованной бумаги. Еще в списке изобретений о. Иоанна числятся дешевая деревянная жатвенная машина, вёрстомер, путеграф (аппарат, вычерчивающий в три цвета рельеф местности), и даже автоматическая качалка для детей.
 
Но к 1879 году священник Дернов, переживший немало разочарований и неудач, уже оставил стезю изобретателя и полностью сосредоточился на обязанностях священника. Через два года он станет настоятелем Преображенского храма и благочинным градских церквей, будет возведен в почетный сан протоиерея [Вятский край. 1895. 29 августа; Шумилов, 2001. С. 296-297]. Именно о. Иоанн поднимет из руин и полностью восстановит рухнувший в 1879 году «новый» Преображенский собор.
 
В связи с вышеизложенным возникает вопрос: неужели Короленко, узнав о подобной судьбе, не упомянул бы в своих произведениях и письмах хотя бы парой слов о батюшке, которому жизненные обстоятельства и «жалкое прозябание» в провинциальной «глуши» не дали развить дар изобретателя? Однако писатель нигде и никаким образом не касается личности и судьбы о. Иоанна. А это значит, что ссыльный студент и священник не были знакомы ни лично, ни заочно.
 
За короткий срок пребывания в Глазове Короленко, скорее всего, просто не успел обзавестись близкими знакомствами среди местной интеллигенции и духовенства, ограничившись ссыльными – товарищами по несчастью и мещанами – соседями по городской окраине Слободке.
 
Таким образом, следует сделать вывод, что Владимир Галактионович, вследствие своего равнодушного отношения к религии и редких посещений церкви, никого из членов причта местного храма лично не знал и тесно ни с кем из них не общался.
 
Исключением выглядит повесть «Глушь», в которой главный герой, учитель города Пустолесье, спустившись «прелестным утром» к реке для купания, встречает там практически весь местный причт: добродушного и справедливого священника отца Ферапонта, громогласного и «экспансивного» диакона, седого дьяка и смиренных причетников. Сцена разговора рассказчика с духовенством городка является одним из центральных эпизодов повести, и поэтому Короленко уделяет немало внимания подробной и выразительной характеристике каждого служителя церкви:
 
«И весь причт, собравшийся воедино, благодушно смеется, каждый по-своему, сообразно темпераменту и ступени, занимаемой в иерархии: отец Ферапонт ведет приму, и хотя голос его тихий, но смех его слышится в общем концерте, потому что седобородый дьяк почтительно сдерживает свой жирный басок, а причетники смиренно подхихикивают какими-то стыдливыми взвизгами. Один диакон гогочет так неудержимо и могуче, что грохот его смеха стоит над рекой и отдается испуганным эхом берегового бора…» [Короленко, 2005. С. 81-82].
 
В России XIX века интеллигенция и духовенство являлись главными символами и основными носителями во многом противоположных полюсов духовности − просветительской и религиозной. По мнению Н.Н. Закировой, в философской повести Короленко «Глушь», полной раздумий о смысле человеческого бытия и служения обществу, религиозную философию «смиренномудрия» олицетворяет собой отец Ферапонт [Этюды о жизни и творчестве В.Г. Короленко, 2009. С. 64]. Пустолесский священник − «по-детски добродушный, справедливый и незлобивый проповедник «смирения, мира и благоденствия»... Это традиционный тип интеллигентности и духовности, основанный на религиозном мировоззрении и лучших душевных качествах человека. Для отца Ферапонта душевное спокойствие − «высшее жизненное благо», которого он сам достиг» [Там же. С. 72].
 
Священнику в повести противопоставлен дряхлый отставной дьячок Стратилат, служивший в «допрежние времена» в старой церкви. Старик непримирим, «обозлен на все и вся» и символизирует собой пессимистическое начало [Там же]. По словам Наталии Николаевны, «образы служителей культа даны В.Г. Короленко очень рельефно, жизненно убедительны. Очевидно, писатель хорошо представлял себе занятия, быт, досуг этих обитателей «глуши» и был даже близко знаком с ними». [Там же. С. 73].
 
Действительно, следует согласиться с тем, что члены причта Пустолесской церкви, так ярко и выпукло выписанные писателем в повести «Глушь», можно считать типичными представителями провинциального духовенства того времени. Но называть именно глазовских служителей церкви прямыми прототипами героев повести было бы слишком большим преувеличением.
 
Согласно «Клировой ведомости» 1879 года, причт Преображенского собора города Глазова состоял из протоиерея Михаила Фармаковского, священников Иоанна Дернова, Якова Свечникова и Константина Молина, диакона Павла Стефанова, псаломщиков Ивана Ложкина, Николая Сергеева и Стефана Крекнина, «церковников» Азария Ушакова, Ильи Ливанова и Михаила Леонтьева [ЦГА УР. Ф. 134. Оп. 1. Д. 949. Л. 4об-18об].
 
Известный глазовский исследователь творчества и жизни Короленко Ю.В. Гущин, а вслед за ним Н.Н. Закирова и А.Ю. Мусихина утверждают, что в повести «Глушь» «прототипом дьякона явился П. Стефанов, дьяка - С. Крекнин, причетников - И. Ложкин, Н. Сергеев и А.Ушаков» [Горизонты короленковедения, 2011. С. 88; Закирова, Мусихина А.Ю, 2013. С. 315].
 
Однако серьезное возражение вызывает твердое убеждение глазовских короленковедов в том, что дьяк церкви города Пустолесья был списан с псаломщика Преображенского собора Стефана Крекнина. Из «Клировых ведомостей» следует, что в 1879 году псаломщику Крекнину было всего 26 лет [ЦГА УР. Ф. 134. Оп. 1. Д. 949. Л. 16об; Д. 987. Л. 3об]. Таким образом, псаломщик Крекнин, в будущем священник села Понино Глазовского уезда и известный на всю губернию миссионер, пчеловод и агротехник, никоим образом не может считаться прототипом «седобородого дьяка». Более того, согласно «Клировой ведомости», весь низший церковный причт глазовского храма в 1879 году состоял из молодых людей, чей возраст не превышал сорока лет. Из этого следует, что никто из псаломщиков и «церковников» также не мог носить седую бороду. Один этот факт позволяет поставить под сомнение соотнесение глазовских служителей церкви с персонажами повести «Глушь»!
 
Также в «Клировой ведомости» 1879 года невозможно обнаружить прямого прототипа отставного дьячка Стратилата. В списке заштатных духовных лиц числится только один-единственный престарелый священнослужитель − 79-летний протоиерей, бывший глазовский благочинный о. Иосиф Андреевич Стефанов [ЦГА УР. Ф. 134. Оп. 1. Д. 949. Л. 18об-19об].
 
Это был незаурядный человек, заслуженный «пастырь стада Христова», многолетний миссионер и просветитель, сумевший окончательно окрестить удмуртское население Глазовского уезда и основать множество церковно-приходских школ. Как сообщалось в газете «Вятские епархиальные ведомости», «успех его миссионерских действий условливался главным образом особенным, свойственным ему тактом, которым он сникал себе доверие и расположение Вотяков, по характеру своему скрытных и недоверчивых» [ВЕВ, отдел духовно-литературный, 1881. № 3. С. 79-80]. Очевидно, что такой человек ни в коей мере не мог стать прообразом обозленного и полного предрассудков старика Стратилата.
 
Также, по мнению глазовских исследователей Ю.В. Гущина, Н.Н. Закировой и А.Ю. Мусихиной, наиболее вероятным прототипом отца Ферапонта является глазовский благочинный и инородческий миссионер протоиерей о. Михаил Фармаковский (1833-1881). Это единственный представитель городского духовенства, о котором Короленко неоднократно упоминал в очерках и в письмах к родным.
 
О. Михаил был в высшей степени неординарной и неоднозначной личностью, чья жизнь оборвалась внезапно и трагично. Согласно «Клировым ведомостям» Глазовского собора и другим документальным материалам, протоиерей был уроженцем Симбирской губернии. После окончания Вятской семинарии Фармаковский был назначен учителем в духовное училище вятского города Яранска. В 1855 году о. Михаил рукоположен в священника Вознесенской церкви села Суна Вятской губернии, а затем становится благочинным местных церквей. Его бурная и разносторонняя деятельность на этом посту завоевала всеобщее уважение и признание [ЦГА УР. Ф. 134. Оп. 1. Д. 945. Л. 4об; ВЕВ, отдел духовно-литературный, 1881. № 8. С. 232-233].
 
Известно, что в 1878 и 1879 годы о. Михаил неоднократно публиковал в губернской и епархиальной «Ведомостях» очерки по этнографии удмуртов и по истории распространения христианского вероучения в Глазовском уезде [Горизонты короленковедения, 2011. С.90; ВЕВ, отдел духовно-литературный. № 15. 1878. 1 августа. С. 376-388; № 19. 1879. 1 октября; ВГВ, часть неофициальная. № 91, 93. 1879].
 
Это была «личность гибкого ума, настойчивого, решительного характера, открытую иногда до резкости». По словам автора очерка-некролога, близко знавшего о. Михаила, священник, приступая к новому делу, «прислушивался к толкам, если таковые возникали, по тому или другому обстоятельству, принимал их к сведению, избирал из них то или иное мнение, или составлял свое, а затем уже действовал настойчиво, решительно, не уступая ни обстоятельствам, ни убеждениям» [ВЕВ, отдел духовно-литературный, 1881. № 8. С. 231, 233].
 
Очерченный в некрологе резкий и решительный характер о. Михаила мало согласуется с образом «по-детски добродушного, справедливого и незлобивого» отца Ферапонта. Таким образом, глазовского протоиерея Фармаковского нельзя назвать прямым прототипом литературного персонажа повести «Глушь». Скорее всего, при описании образа священника города Пустолесье, Короленко пользовался воспоминаниями о совершенно других представителях духовенства, встреченных им на жизненном пути. В частности, больше общего с отцом Ферапонтом имеет священник украинского города Ровно Баранович, с немалой теплотой описанный Короленко в «Истории моего современника». Ровенский батюшка часто приглашался для проведения богослужений в гимназию города Ровно, где учился будущий писатель. По словам Короленко, это был «человек глубоко верующий, чистый сердцем и добрый. Гимназисты шли больше к нему, и в то время как около аналоя протоиерея бывало почти пусто, к Барановичу теснились и дожидались очереди... <…> Высокий и бледный, с добрым скуластым лицом, на котором теплилось простодушное умиление, … Баранович, принимал малышей, накрывая их епитрахилью, и тотчас же наклонялся с видом торжественного и доброго внимания…» [Короленко, 1965. С. 251-252].
 
В повести «Глушь» новый строящийся собор города Пустолесье еще незакончен, а стоящая рядом «старая церковь грозит падением, и потому, хотя по временам причетник отворяет ее почерневшую дверь и священник исполняет в ней некоторые требы, но публичные воскресные службы не отправляются». Ввиду этого пустолесское духовенство или больше времени проводит на реке за рыбалкой и купанием, чем в своем храме, заслужив от рассказчика насмешливое прозвище «рыбарей», или, как диакон, «от скуки упражняет свою могучую октаву» [Короленко, 2005. С. 67, 81-82]. Однако эту идиллическую картину опять же никак нельзя применить к Глазову 1879 года.
 
Во-первых, трудно представить себе, чтобы такой энергичный и решительный благочинный, как протоиерей Фармаковский, мог бы позволить глазовскому духовенству скучать и пренебрегать своими прямыми обязанностями.
 
Во-вторых, как свидетельствуют «Клировые ведомости» Глазовского Преображенского собора, на время строительства нового храма богослужения проходили в «крепком»каменном здании Никольской церкви. [ЦГА УР. Ф. 134. Оп. 1. Д. 949. Л. 1об.]
 
В-третьих, в «глазовской» прозе Короленко можно обнаружить несколько свидетельств тому, что городское духовенство в 1879 году надлежащим образом исполняло свои обязанности. В частности, в очерке «Собор с зароком» в темный осенний вечер 1879 года с Вознесенской колокольни на городской площади несутся «книзу мерные, низкие, глухие и зловещие удары колокола, призывавшего к вечерне…» [Короленко, 2005, С. 23] То есть, в глазовской церкви в поздний час проходило вечернее богослужение. Кроме того, если городские храмы не действовали, то как мог глазовский исправник гнать молодых ссыльных на богослужения в церковь?
 
Таким образом, можно с уверенностью утверждать: данное Короленко в повести «Глушь» описание духовенства и храмов города Пустолесье имеет мало общего с реальным православным Глазовым. За исключением одного-единственного эпизода − обрушения недостроенного здания нового городского собора, ставшего ярким смысловым центром всей повести. Эта катастрофа, в свою очередь, также стала темой и основным содержанием очерка «Собор с зароком».
 
В «Ненастоящем городе» Короленко только слегка касается темы строительства Глазовского собора. В нем писатель приводит свой мимолетный разговор с «простодушным вятичем», смотрителем тюрьмы губернского города Вятки:

«− Что же это за город? − спросил я
− Городишко плохенький, что толковать... Одна церковь... Другую строют, строют, − никак не достроют. Силенки не хватает...
− А население русское?
− В городе − русские будто. А по деревням − вотяки... Дичь! Бога не знают.
− Позвольте: ведь вотяки православные...
− Православные будто... Да что в них толку...» [Там же. С. 32].

Следует попутно отметить, что замечание собеседника Короленко о недостаточной приверженности православной вере местного крестьянского удмуртского населения в целом соответствует истине и частично подтверждается «Отчетом Глазовского миссионера» о. Михаила Фармаковского, напечатанном в 1879 году в газете «Вятские епархиальные ведомости». Протоиерей писал: «Вообще воть [удмурты - К.Г.] последнего времени стала походить более на христиан, чем на язычников, хотя при всем этом не могла и не может вполне отрешиться от обычаев предков и преданий старины» [ВЕВ, отдел духовно-литературный, 1879. № 20. С. 520]. В другой статье, опубликованной в «Календаре и Памятной книжке Вятской губернии на 1880 год» протоиерей добавил: «К храмам божьим вотяки не особенно привержены, но не чужды их. Посты … вотяками соблюдаются не особенно строго…» [Горизонты короленковедения, 2011. С. 72].

В очерках «Ненастоящий город» и «Собор с зароком» Короленко также коснулся и темы суеверий среди местного населения, связанных с неудачным строительством храма: «Да без зароку ни одна церковь не строится... либо на прихожан зарок кладется, либо на причту; либо причту помирать до единого, а то прихожане мрут как мухи...» [Короленко, 2005. С. 23]. Нарушение зарока (иначе: обет, клятва) ведет к беде. Писатель сообщал о суевериях горожан, как о явлении, типичном для этих мест.
 
Косвенное подтверждение рассказу Короленко можно найти в «Календаре Вятской губернии на 1880 год», в котором член Вятского статистического комитета Н. Спасский писал: «Почти все, не только крестьяне, но и горожане замечают тот день, в который был праздник Благовещения. В этот день... боятся начинать дело сколь-нибудь важныя...» [Горизонты короленковедения, 2011. С. 73]. Разумеется, что такое важное, и в сакральном, и в практическом значении, событие, как строительство нового собора, не могло не быть окруженным густым облаком суеверий и примет.
 
В повести «Глушь» рассказчик сообщает о том, что возведение храма «потомству на удивление, себе же в вечную память» было затеяно уроженцем Пустолесья, почетным гражданином Подковыркиным, чья «блистательная карьера … протекала в разных больших городах». Но после его смерти наследники продолжили строительство храма «со всевозможным тщанием об экономии в расходах» [Короленко, 2005. С. 10-11, 67-68]. Возведение собора шло бойко, работа кипела. Но затем архитектор, получивший повышение благодаря наследникам Подковыркина, покинул стройку и уехал из города. Недостроенное и заброшенное после отъезда Кранцшпигеля здание храма очень скоро рухнуло [Короленко, 2005. С. 105-109].
 
Многими исследователями было высказано предположение, что прототипом Подковыркина мог послужить глазовский купец Григорий Сергеев. Однако, как следует из «Клировых ведомостей» 1869 года, «тщанием и иждивением глазовского купца Григория Сергеева при помощи прихожан и церковной казны» был построен не Преображенский собор, а лишь небольшой Никольский храм «между прежнею церковию и колокольницею» [ЦГА УР. Ф. 189. Оп. 1. Д. 340. Л. 2об].
 
О самом купце известно, что Григорий Борисович Сергеев владел стекольным заводом в Игринской волости Глазовского уезда, а также торговал хлебным вином с собственного винокуренного завода [Сафонова, Ившина, Лукина, 2002. С. 62-63]. Также установлено, что спустя несколько лет после катастрофы, в 1887 году, Сергеев был еще жив и продолжал исполнять обязанности церковного старосты Преображенского собора [ЦГА УР. Ф. 134. Оп. 1. Д. 962. Л. 23об-24]. Как очевидно, почетный гражданин Подковырки является скорее собирательным персонажем и конкретный глазовский купец Сергеев имеет к нему самое отдаленное отношение. Новый собор строился не на деньги мифического Подковыркина, а на средства глазовской православной общины и состоятельных горожан.
 
Одна из основных мыслей, которую в повести «Глушь» настойчиво проводит Короленко, это «необходимость сплоченности передовой интеллигенции, необходимость доведения каждого дела до конца». В частности, один из персонажей повести, архитектор Аркадий Иванович Кранцшпигель, не доводит успешно начатое им дело строительства нового собора до конца, начинает применять негодный кирпич. Закономерным результатом неправедных действий архитектора становится обрушение собора, усилившее «в жителях Пустолесья веру во всяческие «зароки» [Глазов в жизни и творчестве В.Г. Короленко, 1988. С. 99].
 
Но кто же на самом деле строил собор? Известно, что проект нового Преображенского храма составил губернский инженер и архитектор А.С. Андреев (1829 - после 1905). О самом архитекторе известно, что Александр Степанович окончил Строительное училище в Петербурге, в 1851 году начал службу в Вятке в должности архитекторского помощника. Согласно документам, губернский инженер Андреев также «принял на себя наблюдение за постройкою собора и производил свидетельство грунта и материалов, приготовленных для стройки. Во время производства работ при соборе г. Андреев приезжал в Глазов для осмотра работ четыре раза. В последний раз с той же целью он был в Глазове в Июне месяце сего 1879 года» [ГАКО. Ф. 583. Оп. 503. Д. 301. Л. 1об]. Катастрофа с собором не ничуть не повредила карьере Андреева. Он по-прежнему продолжал занимать пост губернского инженера вплоть до своего выхода в отставку в 1894 году [Энциклопедия Земли Вятской, 1996. С. 278].
 
Таким образом, следует признать, что архитектор-немец Кранцшпигель также является чисто литературным и обобщенным персонажем, не имеющим прямого и реального прототипа в истории Глазова.
 
Очерк «Собор с зароком» излагает историю строительства храма гораздо ближе к действительности, чем повесть «Глушь»: «Местный протоиерей «предприял» построить новый, более поместительный собор, на месте старого. Он склонил к этому предприятию нескольких «лучших» именитых мужей города. Прежний собор сломали, причем, говорят, древний старик упирался и крепко отстаивал свое существование. Кирпичи окаменели, не поддавались ломке, стены были точно высечены из одного камня. Старожилы плакали, глядя на эту борьбу, но в конце концов древнее здание рухнуло и было приступлено к постройке нового.
 
<Средств> было мало… Усердие прихожан инородцев <не оправдало> слишком щедрых ожиданий. Неудовольствие, вызванное сломкой старой церкви, еще более уменьшало и без того скудные даяния. Постройка затянулась. Стали торопиться, чтобы окончить ее к зиме...» [Короленко, 2005. С. 21-22].

ВГВ, отдел духовно-литературный, 1879. № 80. 6 октября.

Этот рассказ Короленко находит полное подтверждение в некрологе, посвященном безвременной кончине глазовского благочинного о. Михаила Фармаковского, опубликованном в «Вятских епархиальных ведомостях» в 1881 году.

Согласно данной статье, в 1876 году о. Михаил был возведен в сан протоиерея и переведен в город Глазов. Со времен постройки старого Преображенского собора население Глазова и окрестных деревень возросло во много раз и храм уже не вмещал всех своих прихожан. «Теснота» храма приносила большие неудобства и духовенству и прихожанам. За разрешение давно назревшей проблемы и взялся со свойственной ему энергией и рассудительностью новый благочинный.

По свидетельству «Епархиальных ведомостей», протоиерей «решил воздвигнуть приличный городу, благолепный храм...» Но для благого дела о. Михаил посчитал необходимым снести Преображенский собор XVIII века, и на его месте поставить новый. Горожане одобрили представленный им проект нового собора, «прекрасный со вне и внутри», но «разошлись в решении вопроса − следует ли для постройки нового храма сломать часть старого». Протоиерей, «путем настояний и убеждений», сумел вырвать «соглашение большинства на сломку». Старый собор был разрушен. «Но неисполнение мысли нежелавших сломки охладило их усердие к постройке храма». Недовольные прихожане сочли стройку личным делом о. Михаила и отказались от всякого участия в ней [ВЕВ, отдел духовно-литературный, 1881. № 8. С. 235].
 
Протоиерей «скорбел об этом, но находил, что новый собор следовало строить на месте сломанной части существовавшего, и начал постройку. Не раз бывало, что не доставало на стройку средств». Тогда о. Михаил «отправлялся к именитым людям, просил, убеждал... и стройка продолжалась. Вот и малые главы воздвигнуты, и купол окончен. Глазовцы не налюбуются новым зданием. Но случилось великое несчастье: главный купол и угловые главы рухнули, и в стенах от сотрясения показались трещины» [Там же. С. 235-236].
 
Горожане были страшно потрясены этой катастрофой, но больше всех был «поражен и убит» сам о. Михаил. В несколько дней 46-летний протоиерей «состарился, осунулся, захирел. Общество совсем разочаровалось и потеряло надежду воздвигнуть храм. Знал все это покойный и глубоко страдал, и − как выход из несчастья − он нашел, что следует строить собор, и отправился искать средств для стройки в Елабуге, которая издавна славится именитыми щедродателями на храмы Божии. Время было осеннее и здоровому тяжелое, а покойный поехал в Елабугу с глубокою душевною раною. Там − ряд волнений, надежд и опасений, просьб и убеждений... Средств-то нашлось достаточно ... для начала стройки, а здоровье-то покойного совсем надорвалось. Покойный вернулся из Елабуги уже больной и телом, не поправлялся уже...» [Там же. С. 236].
 
О. Михаил ушел из жизни 6 февраля 1881 года. Причиной смерти священника стала «скоротечная чахотка», толчком к которой, без сомнения, послужил крах нового собора [ЦГА УР. Ф. 63. Оп. 1. Д. 72. Л. 170об]. Глазовцы, пораженные безвременной кончиной своего благочинного, простили покойному все его ошибки и всем городом проводили протоиерея Фармаковского в последний путь [ВЕВ, отдел духовно-литературный, 1881. № 8. С. 232, 237].

Разрушенный Преображенский собор в городе Глазове. Май 1961 года. Фото из фондов Глазов. краевед. музея.

Обрушение собора произошло вечером 29 сентября 1879 года по старому стилю. В письме к родным Короленко «с натуры» и «в лицах» воспроизвел это чрезвычайное происшествие: «новый собор, который здесь воздвигали, – рухнул очень торжественно; вечером часов в 10, несколько дней назад, глазовцы были поражены звуком, вроде грома… Оказалось, что все купола обрушились вниз. Несчастий с людьми не было. Протоиерей здешний, Фармаковский, как кажется очень заинтересованный этой постройкой, уехал в губ. город. Подрядчик прикатил из губ. города, оттуда же ждут комиссию, вообще в здешних высших сферах переполох…» [Короленко, 1935. С.55].

По свежим следам катастрофы молодым писателем был срочно написан очерк «Собор с зароком». Как следует из рассказа, «собор торжественно рухнул в поздний час темного осеннего вечера. Это было естественное следствие естественных причин… За несколько дней до катастрофы происходило освящение нового здания, после того, как последний купол был поставлен на место» [Короленко, 2005. С. 22].

Короленко издалека наблюдал эту церемонию «из окна одной хижины в Слободке … ясно была видна верхняя часть освящаемого здания, леса, четыре меньших купола и пятый главный. На лесах живой, извивающейся лентой пестрела толпа молившихся, подымавшаяся вслед за священниками, которые шли крестным ходом на вершину здания. В ясном воздухе мелькали развевавшиеся полотнища хоругвей…» [Там же].

Спустя всего несколько дней после освящения по городу разнеслись слухи о том, что «в колоннах нового собора показались трещины». Накануне катастрофы Короленко пришлось проходить по городской площади мимо храма. По его словам, «внутри здания, в густой черной мгле что-то точно шевелилось и шуршало. Временами слышалось, как сыплется штукатурка; временами валились и стучали мелкие камни». А утром перед горожанами предстало печальное зрелище: «стояли покосившиеся, треснувшиеся стены … в оконные дырья виднелась большая <куча> мусора и на ее вершине … главный купол … что-то печально и таинственно шуршало внутри, и постукивали срывавшиеся неведомо откуда камни…» [Там же. С. 23-24].

Документы полностью подтверждают эти свидетельства молодого писателя. В рапорте глазовского духовенства на имя Епископа Сарапульского Нафанаила сообщалось следующее: «...с полудня 28 Сентября при вновь строющемся в г. Глазове храме начали образовываться трещины на 4-х колоннах, находящихся по средине храма, а потом ... в 29 число от колонн начали отделяться отломки кирпичей. Вечером в 9-ть часов колонны эти обрушились, а вместе с ними обрушились и своды храма, покрытые уже железною крышею и 5-ть куполов... При падении куполов и на стенах храма в некоторых местах образовались трещины...» [ГАКО. Ф. 583. Оп. 503. Д. 301. Л. 1].

О причинах обрушения здания Короленко, со слов знакомых горожан, сообщал в письме родным так: «кирпич был, говорят, плох, связи еще хуже, строили торопясь, не давая скрепнуть и просохнуть свежее выведенным стенам и колоннам, ну и рухнул» [Короленко, 1935. С. 56]. В «Соборе с зароком» писатель уточняет: «материал из старого собора употребили на постройку нового. Старые ржавые связи, с трудом оторванные от крепких древних стен, − вставлены в дрянные новые. Дешевый новый кирпич разваливался в щебень от легкого удара. Говорили еще о какой-то ошибке в плане, но мало ли чего не говорили. Ведь достаточно ржавых связей и мусора, носившего название кирпича, чтобы объяснить, почему это детище приходского честолюбия родилось мертвым…» [Короленко, 2005. С. 22].

В октябре 1879 года в Глазов из Вятки для расследования причин катастрофы прибыла комиссия во главе с губернским архитектором И.В. Нефедьевым. Но только в январе 1882 года Техническо-строительный комитет Министерства внутренних дел Российской империи, рассмотрев все материалы вятских экспертов, постановил, что основными причинами обрушения Преображенского собора могли послужить «1. неудовлетворительное качество употребленных при постройке материалов, 2. недостаточный размер железных связей и 3. слабое основание столбов», поддерживающих своды здания. Кроме того, были выявлены некоторые ошибки при проектировании пилонов, подпорок и главного купольного барабана [ГАКО. Ф. 583. Оп. 3. Д. 301. Л. 29-32].

Выводы строителей-экспертов с поразительной точностью совпадают с очерком Короленко и показывают, насколько верно писатель сумел описать возможные причины этого «чрезвычайного происшествия уездного масштаба».

Таким образом, в отличие от других «глазовских» очерков Короленко, «Собор с зароком» отличает сравнительно высокая степень фактографической точности, о чем свидетельствуют приведенные выше письмо писателя и архивные документы, подтверждающие нарисованную в очерке картину и причины катастрофы.

«Собор с зароком» фактически представлял собой репортаж с места событий, живописную зарисовку с натуры, предназначенную для немедленной публикации в прессе. Поэтому, в отличие от других «глазовских», чисто литературных, очерков Короленко, этот рассказ отличает высокая степень достоверности и документальности.

Однако в 1879 году публичный отклик на катастрофу в Глазове ограничился краткой телеграммой глазовского уездного исправника, размещенной в газете «Вятские губернские ведомости»: «Вчера в 9 часов вечера вновь строящийся храм обрушился, остались одни стены с трещинами; несчастий нет» [ВГВ, отдел духовно-литературный, 1879. № 80. 6 октября]. Рассказ писателя впервые был опубликован только к 120-летию со дня рождения В.Г. Короленко известным короленковедом А. Храбровицким 14 июля 1973 года на страницах глазовской газеты «Красное знамя».

Дальнейшая судьба Преображенского собора оказалась непростой и печальной. Руины были разобраны и через несколько лет, при новом благочинном − протоиерее о. Иоанне Дернове, «с разрешения епархиального начальства, трудами местного причта и некоторых прихожан, с помощью Божию, упавший храм был опять воздвигнут и к 1887 году вчерне отстроен». Освящение приделов собора завершилось только к 1896 году [ЦГА УР. Ф. 63. Оп. 1. Д. 21. Л. 1об; Ф. 134. Оп. 1. Д. 957. Л. 1об-2].

После 1917 года храм неоднократно отбирали у верующих и снова возвращали. В 1960 году закрытый собор был взорван, но кладка невероятной толщины устояла. После неудачного взрыва глазовские власти с громадным трудом, почти два года, отбойными молотками и гусеницами тракторов долбили и разрушали стены храма. Сейчас на месте Преображенского собора находятся брусчатка и клумба в центре городской площади Свободы.

Таким образом, тема православного Глазова 1879 года была раскрыта в произведениях Владимира Галактионовича Короленко с разной степенью достоверности и полноты. Если сведениями о городских храмах и духовенстве в очерке «Ненастоящий город» и повести «Глушь» историку и краеведу следует пользоваться с очень большой осторожностью и оговорками, то рассказ «Собор с зароком», с некоторыми оговорками, содержит ценнейшую информацию буквально из первых рук. Городу повезло, что в тот год в нем оказался молодой писатель, оставивший достоверное свидетельство об одной из самых печальных и драматичных страниц истории православного Глазова.
 
Список литературы и источников
 
Анциферов Н.П. Радость жизни былой... Проблемы урбанизма в русской художественной литературе. Опыт построения образа города − Петербурга Достоевского − на основе анализа литературных традиций / Сост., вступ. ст. Д.С. Московская. − Новосибирск: Свиньин и сыновья, 2014. − 656 с.
Буня М.И. В.Г. Короленко в Удмуртии. − Ижевск: Удмуртия, 1982. − 272 с.
В мире Короленко / А.В. Труханенко, Н.Н. Закирова, С.Л. Скопкаёва: сост. и ред. А.В. Труханенко. − Львов: СПОЛОМ, 2012. – 238 с.
Вятские губернские ведомости (ВГВ). Часть неофициальная.
Вятские епархиальные ведомости (ВЕВ). Часть неофициальная.
Глазов в жизни и творчестве В.Г. Короленко / Составитель и научный редактор А.Г. Татаринцев. − Ижевск: Удмуртия, 1988. − 128 с.
Горизонты короленковедения: Коллективная монография / Н.Н. Закирова, В.В. Захаров, А.Ю. Мусихина, С.И. Софронова: под ред. Н.И. Закировой. − Глазов: ООО «Глазовская типография», 2011. − 204 с.
Государственный архив Кировской области (ГАКО).
Гущина-Закирова Н.Н., Труханенко А.В. Этюды о жизни и творчестве В.Г. Короленко: К 130-летию ссылки В.Г. Короленко в г. Глазов: Монография. – Львов-Глазов: Сполом, 2009. – 268 с.
Закирова Н.Н., Мусихина А.Ю. Глазовские священники в короленковской «Глуши» // Духовная традиция в русской литературе. Сборник научных статей / Научн. ред., сост. Г.В. Мосалева. – Ижевск: Изд-во «Удмуртский университет», 2013. – С.314– 318.
Короленко В. Г. История моего современника / Подготовка текста и примечания А.В. Храбровицкого. – М.: Художественная литература, 1965. – 1054 с.
Короленко В. Г. Ненастоящий город − Пöрмымтэ кар: Избранные страницы. − Глазов, 2005. − 144 с.
Короленко В. Г. Письма из тюрем и ссылок. 1879-1885 / под редакцией и с примечаниями Н.В. Короленко и А.Л. Кривинской. − Горьковское издательство, 1935.
Короленковедение в Глазовском педагогическом институте. − Глазов, 2002. − 30 с.
Луппов, П.Н. Христианство у вотяков со времени первых исторических известий о них до XIX века. − Ижевск: УИИЯЛ УрО РАН, 1999. − 390 с.
Православные храмы Удмуртии: Справочник-указатель / Составители И. Н. Зайцева, Г. И. Самарцева. − Ижевск: Удмуртия, 2000. − 480 с.
Сафонова Т.В., Ившина М.В., Лукина Н.В. История города Глазова: 1678-1917.: Учебная книга для общеобразовательных учебных заведений. − Глазов, 2002. − 204 с.
Священник К. «Самородок механик» // Вятский край. − 1895. − 29 августа.
Собор с зароком // Красное знамя. − 1973. − 14 июля.
Центральный государственный архив Удмуртской республики (ЦГА УР).
Шумилов, Е. «Храм под колоколы» - символ Глазова // Красное знамя. − 1991. − 2 октября.
Шумилов, Е.Ф. Христианство в Удмуртии. Цивилизационные процессы и христианское искусство. XVI – начала XX века. − Ижевск: Издательский дом «Удмуртский университет», 2001. − 434 с.
Энциклопедия Земли Вятской. Том пятый. Архитектура. − Киров, 1996. − 384 с.