Мифология традиционного удмуртского подворья

Практически все строения на традиционном удмуртском подворье имели богатую мифологию. Представления о «муртах/хозяевах» домов, амбаров, хлевов, куа, бани, а также магические действия по отношению к ним свидетельствуют о важной роли указанных персонажей в жизни удмуртского крестьянства. Основными функциями этих духов и божеств было обеспечение благополучия всех членов семьи, обитателей дома, двора и домашних животных и птиц.

Один из самых уважаемых и, вероятно, самых архаичных образов хранителей подворья - гондыр. На рубеже XIX-XX вв. он уже утратил самостоятельность, смешавшись с дворовым (азбар возьмась/гидмурт), домовым (корка мурт) и голбечником (губеч мурт). Его функции и представления о нем сокращались или видоизменялись вследствие изменения количества и качества строений, а также под воздействием православия, характеризующего подобные персонажи исключительно как нечистую силу. Так, появление подполья в избе ликвидировало необходимость устройства холодников (йöгу) в нижнем этаже амбара и, соответственно, “размещения” там особых духов-хозяев. Поэтому и место пребывания гондыра в мифологическом сознании забылось, указывается неопределенно: то в подполье, «а где есть погреб, то в погребе и в амбарах». Не вызывает сомнений главная функция. Он – «заведующий скопами припасов»[1] и в этом качестве, вероятно, близок к азбар возьмась и корка мурт. Причем, когда говорят о нем, как живущем в подполье, то называют губеч мурт/губеч Марья/ бече/бустурган, считая же собственно домовым, именуют корка мурт/ ~кузё/~бече/~пери/сюсетка. Этот персонаж является, безусловно, одним из самых популярных и богато мифологизированных в исследуемый период. Не случайно и такое разнообразие названий.

Домовой жил в избе в темном месте за печью или в подполье вместе с предметами для выгребания углей из печи - помела и кочерги, или возле печных опор, устанавливаемых в подполье. По представлениям, «это - мужик пожилых лет, всегда ходящий в тулупе, вывернутом наружу», заведует мужскими и женскими работами, контролирует все, что в избе делается и хранится. В поведении корка кузё амбивалентен, он может оберегать членов семьи данного дома и следить за порядком, а может наслать несчастье на дом. В добром расположении духа, например, «щиплет лучину, колет дрова и даже прядет и ткет для бабы». Нелюбимых членов семьи обижает, щекочет по ночам или садится на грудь спящих и душит их, путает волосы на голове и бороде, «не дает счастья для работы».

В регламентации повседневного поведения сохранились некоторые запреты и предписания относительно домового. Нельзя петь в подполье, иначе он «покажется» (ишан адскоз, ишан луоз) и причинит какое-либо зло. Нельзя произносить его имя ночью, иначе он «сделается величиной со стог сена», что тоже будет иметь негативные последствия. Нельзя шуметь в сумерках (акшан дыр) в доме. Лучшие способы предохранения от злого действия домового - положить на ночь нож на дверцу подполья, чтобы бече не вышел в избу, или прочитать перед сном молитву «Отче наш». Наши современные информаторы считают, что ему особенно не нравится небрежное обращение с хлебом. Нельзя бросать даже кусочка на пол, крошки попадут на зуб домовому, он рассердится и нашлет несчастья на семью, болезнь на ребенка или подменит его своим детенышем. Подмененный ребенок (сюсетка воштэм/сьöдун) становится болезненным, хилым, рахитичным, постоянно плачет, особенно по ночам, много ест, но не растет, у него непропорционально большая голова и большой живот, а ноги остаются маленькими, он плохо ходит, в основном сидит.

Удмурты и бесермяне совершали магическое действие с приглашением знахаря (абыз) или пожилой родственницы для возвращения ребенку здоровья. Взяв его на руки (вариант: взяв веник-голик), лечащий спускался в подполье (вариант: укладывала ребенка на ступеньку подполья - границу освоенного и неосвоенного мира). Большим ножом-тесаком или топором имитировал рубку веника и одновременно общался с домовым: «Почему трогаешь моего ребенка? У тебя есть свой, его и руби. Вот этим ножом я тебя изрублю!» (Вариант текста: «Этого ребенка суседко переменил. Пусть тем и ограничится, хуже не делает!»). Затем на ступеньке подполья оставлялся гостинец - пресная лепешка (вариант: бессолая каша на мясном бульоне). Почему без соли? Может быть, соль представлялась продуктом не природы, а культуры, и в этом смысле она неугодна силам природы? “Подмененных” детей лечили и другим способом: хозяйка три раза (через день) пекла хлеб для жертвования домовому. В первый раз - пять небольших караваев, во второй - семь, в третий - девять. Для усиления магического воздействия стряпуха предварительно укрывалась с головой покрывалом или скатертью от дневного света и формировала караваи над квашней. В описанном ритуале четко прослеживается культурное действие - выпекание нового ребенка как создание нового мира.

С целью заручиться добрым расположением хранителя дома/подполья при переходе в новую избу удмурты устраивали обетное жертвоприношение. До новоселья или после него хозяин с женой угощали его в подполье блином и кумышкой. Обещали лучшее угощение в том случае, если он будет хранить и оберегать семью, не будет пугать ее членов. Через год или несколько лет, в назначенный срок, проводили обещанный обряд. Для этого закалывали серого/черного барана/быка в подполье или в избе. Кашу варили дома, домовому уносили и оставляли на завалинке в переднем углу подполья ложку жертвенной каши, блин, горбушку хлеба с маслом, стакан пива и рюмку кумышки. В избе же часть этих угощений бросали в очаг. Все действия совершались ночью, когда корка мурт бодрствует. А его возможное негативное поведение нейтрализовали обережным действием огня. В другое время его также не забывали: два раза в год, весной и осенью, оставляли гостинцы на ступеньке, в углу подполья или в том месте, где в избе спали мать с младенцем. Основной гостинец для домового - выпечка из пресного или сдобного теста.

Носители мифологического сознания считали, что при переходе в новую избу домового нельзя оставлять в старой избе, где он обиженный, по ночам плачет и поддерживает огонек в заброшенном доме. Хозяйка брала хлебную лопату, кочергу и печное помело, насыпала горсть земли из подполья в мешочек. Выходя из избы, окликала: «Бече, следом иди. Не оставайся. Дом меняем. На новое место следом приходи». Отмечен и другой вариант магических действий: в подполье вечером оставляли лапоть, туда клали кусочек хлеба с маслом. На следующий день лапоть уносили в подполье нового дома. Своеобразным приглашением является также выпекание хлеба. Для этого нужно тесто замесить в старой избе, подоспевшее тесто перенести в новую избу и испечь в новой печи. Возможно, в данном ритуале не столько подчеркивается тесная связь домового с огнем и печью, сколько – “окультуривание” печи посредством огня и хлеба, противопоставление её неосвоенному/природному.

На усадьбе были мифологизированы те строения, в которых содержалось крестьянское богатство - домашний скот и птицы. Эти постройки также имеют своих хозяев. Особенно интересен образ хозяина хлева, хранителя и духа-покровителя скота - гидмурт/~ кузё/~ кылчин/ ~возьмась/ утись. Образ его расплывчат, представляется то в виде «маленького старикашки, ростом не более пол-аршина», то в виде медведя. Можно предположить, что антропоморфизированный облик появился гораздо позднее, в то время как мифологизированный образ медведя представляется весьма древним. Вероятно, он “переселился” из леса, в котором вполне реальный хищник разорял промысловые припасы (богатства луда или нюлэсмурта), хранимые в специальных постройках-кладовках или охотничьих избушках, задирал домашний скот, пасущийся в лесу. Произошло смешение образов, функций и разоритель превратился в хранителя и контаминировал не только с домовым, но с гид кузе. Если гидмурт благорасположен к животным, то кормит и поит, даже таскает корм из соседних хлевов. Любовь к лошади выражает в расчесывании и заплетании гривы и хвоста. Если же невзлюбит хозяина или его скот, то добра не жди, - не будет ухаживать, кормить, «скотина будет тощей, как скелет», у коня будет спутана грива, потому что его хозяин хлева мучает «то сам разъезжая <…> целые ночи, то, возя разные тяжести». В целях задабривания ему жертвовали утку или гуся.

Эти архаические представления, не связанные с православием, сохранились в исследуемый период и у русских. У них также бытовало поверье, что «скотина не ко двору», что «суседко коней заезживает». Поэтому, прежде чем завести новое животное на подворье, следовало просить ему место у “дворового”.

И даже в колодце, находившемся в огороде, по представлениям членов традиционного общества, водилась своя хозяйка. Там сидела безобразная старуха с длинными волосами - колодча мурт. Она поджидала непослушных детей, которые заглядывают в колодец, и утаскивала к себе. Для препятствия выхода ее на дневной свет из сырого и темного колодца, отверстие сруба всегда держали запертым. Утоливший жажду путник, в благодарность вумурту должен был выплеснуть водичку возле колодца. Здесь явственно прослеживаются пережитки мифологической связи вумурта с духом колодца. Вероятно, субъект, «проживающий» в колодце, экстраполирован и перенесен из реки, родника/водной стихии.

Современное удмуртское подворье утратило богатство мифологической традиции, однако, некоторые образы, суеверные представления а, более всего, стандартизированные магические действия до сих пор выполняются с обережно-профилактической и продуцирующей целью.

[1] Этнографические примеры взяты из работы:
Волкова Л.А. Земледельческая культура удмуртов (вторая половина XIX – начало XX века). Ижевск, 2003. С. 294 – 307, а также собраны в ходе этнографических экспедиций 1990-х годов.

Мой дом – моя крепость сб. материалов межрайонной краеведческой конференции «Мой дом – моя крепость», Глазов, 29 марта 2017 года. Глазов, 2017. С.13.