«Ни хлеба, ни поленьев в печке...» Воспоминания детей Ленинграда о Глазове военной поры
В суровые годы Великой Отечественной войны маленький удмуртский городок Глазов стал пристанищем для нескольких тысяч людей, бежавших из захваченных врагом областей Советского Союза. Более трети из числа советских граждан, не по своей воле оказавшихся в Глазове, были жителями блокадного Ленинграда.
Согласно справке городского исполкома, в январе 1945 года, когда многие беженцы уже успели вернуться домой, в Глазове находилось 1688 эвакуированных. Из них 647 были из Ленинграда, и 132 – из Ленинградской области.
Из числа ленинградцев, нашедших в то время приют в Глазове, одна девочка со временем станет известной поэтессой, чья лирика прославит ее на всю страну и за рубежом. Это была Римма Федоровна Казакова – автор множества замечательных стихов и поэтических сборников. Ее перу принадлежат тексты очень многих популярных песен, каких как «Ты меня любишь», «Мадонна», «Нет пути назад».
Римма Казакова родилась в 1932 году в Севастополе, в семье военного. Ее раннее детство прошло в Белоруссии, а затем – в Ленинграде. С началом войны ее отец, Федор Лазаревич, ушел на фронт. Мать, Софья Александровна, вместе с дочерью в 1941 году оказалась в Глазове. Там она работала в эвакуированном в город Ленинградском пехотном училище. Римме тогда исполнилось всего девять лет...
В Глазове Казаковы жили в полукаменном доме № 8 на улице Калинина, напротив Металпрома. Та, давно уже исчезнувшая, улица находилась недалеко от площади Свободы и проходила между улицами Кирова и Молодой Гвардии.
Училась девочка в городской женской средней школе. Много лет спустя Римма Федоровна вспоминала, что с началом войны «для многих мальчишек и девчонок кончилось детство и свойственные ему беззаботность и беспечность.
Трудно было всем, в том числе и школе. Школьные здания были заняты под эвакогоспитали, учительский коллектив был в основном женский... Заниматься приходилось в общежитиях, в зданиях начальной школы в три смены. Часто одна керосиновая лампа освещала доску, а у счастливчиков на партах горели свечки. Писали – кто на чем, даже между строк старых книг. В некоторых зданиях было холодно, сидели в пальто, в других – душно, гасли лампы от недостатка кислорода...
А в школах было не только холодно, но и голодно, многие учащиеся недоедали... Есть хотелось постоянно. Все сбыли жутко рады, когда в качестве горячего завтрака во время большой перемены получали стакан кипятка и сто грамм черного хлеба.
Жилось всем нелегко, но для ребят в те годы была характерна отзывчивость к чужому горю, не зачерствели они душой, не озлобились от беды, чем могли, помогали взрослым». Римма всегда старалась хоть чем-нибудь помочь маме и ходила по воду на реку Чепцу. Позднее поэтесса так писала об этом:
Когда ребенком я была,
Зимою госпитально-белой
Я часто с коромыслом шла
До речки заиндевелой.
Война. Темны утра как ночь.
Ни хлеба, ни поленьев в печке.
Я матери хочу помочь,
За бабами шагаю к речке.
И если есть она, моя
Из детства главная пятерка,
За то, что, задыхаясь, я
Несла два этих полведерка.
Спустя полвека, летом 1995 года, прославленная поэтесса снова приехала в город своего военного детства – Глазов. Там Римма Казакова встретилась с местными поэтами и навестила среднюю школу №2, где прошли несколько лет ее жизни. В школьном музее состоялась теплая встреча поэтессы с учителями, хранящими память о каждом поколении, вышедшем из уютных стен старейшей в городе школы. В Глазове, в июне 1995-го, Римма Федоровна написала такие, берущие за душу строки:
Были сумрачными и густыми
Леса моего детства.
Скрытно радовались и грустили
Леса моего детства.
Предуралье. Военный год
Море горестей и невзгод.
Голодно. Страшно и тесно...
Но есть леса моего детства.
Во Вселенной и на земле
Занимали свое место
И в чем-то себя повторили во мне
Леса моего детства.
Там были рыжики и морошка.
Река – с переливами нежного плеска...
И немного света, совсем немножко! –
Света моего детства.
Я не боялась бродить в лесу,
Пропадать часами безвестно.
Тот урок и поныне по жизни несу,
Леса моего детства!
Не боюсь одинокой глухой тишины,
знаю от всех неурядиц средство,
Дебри жизни мне не страшны,
Леса моего детства!
Я вернулась к вам через столько лет.
Так непросто мне в вас вглядеться!
Все тот же храните вы тайный свет,
Леса моего детства.
Вспоминаю свой самый первый класс,
Мешу свое первое тесто.
Открываю, как много во мне от вас,
Леса моего детства!
Я уеду – в полымя из огня,
Но мне есть чем дышать и греться.
Вы опять открыли во мне меня,
Леса моего детства!
А если погаснет моя звезда
От случая или злодейства,
Вернусь я к вам – и уже навсегда! –
Леса моего детства...
Поэтесса Римма Казакова ушла из жизни 19 мая 2008 года...
В Глазове будущая поэтесса подружилась с еще одной девочкой из Ленинграда – Инной Селивановой. Отец Инны – Василий Николаевич Селиванов – был художником, и долгое время работал в ленинградской молодежной газете «Смена». Он был прекрасным мастером газетной карикатуры, шрифта и ретуши, выполнял много заказов для издательств и журналов и стал изобретателем дешевого способа изготовления типографских клише из цемента и пластмассы. В советско-финскую войну на Карельском перешейке Василий Селиванов становится художником и корреспондентом фронтовой газеты «На страже Родины».
После начала Великой Отечественной войны семья художника – жена Антонина Михайловна и десятилетняя дочь Инна были эвакуированы из города в один из колхозов Ленинградской области. Но вскоре немецкие войска подошли к Ленинграду и Василий Селиванов с большим трудом вывез родных в город.
Впоследствии дочь художника вспоминала:
«Мы вернулись в конце июля и до середины августа оставались в городе. Хорошо помню, как по нашей улице военные вели на верёвках аэростаты до Исаакиевской площади. Видела воздушный бой: на большой высоте – два крохотных самолётика, и от одного к другому – красные пунктирные линии.
Мои родители скооперировались с друзьями и решили вместе – мы с мамой и мамина подруга Зинаида Михайловна с дочкой Любочкой – ехать в Глазов. Не знаю, почему они выбрали этот город. Наверное, просто ткнули пальцем в карту.
На вокзале долго ждали поезда, я вцепилась в папу, громко плакала и обливала его слезами. Наконец, нас погрузили в теплушки – это такие большие товарные вагоны. Внутри справа и слева – двухэтажные нары, в середине – пусто, у стены – дыра, заменявшая туалет…»
Очень скоро после отъезда семьи художника Селиванова вокруг Ленинграда на долгие 900 дней сомкнется огненное кольцо окружения. Так началась блокада Ленинграда, унесшей жизни не менее миллиона мирных жителей. Без сомнения, отъезд Селивановых и их друзей в Глазов сохранил им жизнь.
Как вспоминала Инна Селиванова, «я запаслась открытками и с каждой станции отправляла папе свои каракули. «Мы уже проехали Волховстрой, у нас всё хорошо». Нет, было совсем не хорошо – я чуть не потеряла маму. Она заболела дизентерией. Её могли снять с поезда! Но мама всегда и во всём была предусмотрительной – она взяла с собой огромную бутылку необходимого в таких случаях лекарства. Оно и огромная сила воли её спасли...
В Глазов мы приехали ночью. Кто-то нас проводил в школу, где мы прожили два дня, а потом начали искать себе пристанище. Эвакуированных впускали неохотно, а уж нам, четверым, всё время отказывали. Наконец, удалось снять проходную комнату в двухэтажном деревянном доме в центре города, на улице Молодой Гвардии. Направо от дома – одноэтажное белое здание тюрьмы и рынок. Налево – военное училище, госпиталь, а напротив – детская библиотека... В дом мы поднимались по деревянной лестнице, входили в довольно большую кухню с плитой и русской печью, полатями, на которых жила бабушка наших хозяев. Из кухни был вход в нашу комнату.
Я писала папе, что комната мне очень нравится, ведь есть балкончик! А через нашу комнату туда-сюда ходили семь человек! Хозяева наши – местная интеллигенция. Мать – учительница на пенсии, две дочери – учитель и врач. Но они были выходцами из деревни, и у них часто останавливались крестьяне, приезжавшие торговать на рынок, и оставались ночевать на кухне...»
Дом, в котором жили ленинградцы в Глазове, благополучно дожил до наших дней. Это полукаменный двухэтажный дом № 6 по улице Молодой Гвардии. В конце XIX века это здание вместе с соседним каменным домом, в котором был мануфактурный магазин, принадлежал глазовскому купцу второй гильдии Мухаметзяну Ибрагимовичу Арасланову. После смерти купца в начале ХХ века оба дома перешли к мужу его дочери – Касимову, тоже купцу.
Каменный магазин, известный как дом купцов Арасланова и Касимова, тоже дожил до XXI века и является объектом культурного наследия города Глазова. В 1920-1940-е в нем размещалась кондитерская. В настоящее время в доме № 8 находится частная ветеринарная лечебница.
Но дом № 6 всегда оставался жилым. Как видно на старых фотографиях, на его крыше раньше находился деревянный мезонин с широким балконом. Именно о нем и писала отцу Инна Селиванова. Со временем мезонин с балконом исчез, а на его месте сейчас простая двухскатная крыша.
О жизни ленинградцев в Глазове Инна рассказывала так:
«Зинаида Михайловна работала, а мама вела хозяйство. Однажды её вызвали на общественные работы. Она явилась – в шляпке, пальто, лайковых перчатках и в туфельках-лодочках на каблуках. На неё посмотрели, посмеялись и отправили домой. Посоветовали: купите-ка себе сапоги и валенки.
Мама получала за папу аттестат (деньги, которые причитались семьям военнослужащих). Конечно, этих денег нам не хватало. Папа высылал ещё и часть своих гонораров. И всё-таки приходилось на рынке продавать и менять на продукты вещи – этим очень неприятным делом занималась мама. А как тяжело это было зимой, когда стояли морозы! Наши запасы скоро иссякли, и папа начал присылать домашние вещи. Мы всё время писали ему, чтобы он не смел посылать нам продукты. Но папа всё равно ходил на толкучки, покупал для нас разные сладости. Я без ужаса и горечи не могу сейчас вспоминать об этом, ведь он сам голодал: достаточно посмотреть на его фотографии военных лет...»
Весной 1942 года Василий Селиванов становится художником-плакатистом и редактором Ленинградских «Окон ТАСС». Другие художники ТАСС или умерли от голода, или были эвакуированы. Целый год отец Инны, под бомбежками и артобстрелами, один рисовал и развешивал на улицах блокадного города плакаты, зовущие к борьбе против врага. Одним из самых знаменитых его плакатов стал – «Медаль за оборону Ленинграда». Почти каждый день, несмотря на голод и крайнюю занятость, Василий Николаевич писал письма в далёкую Удмуртию.
По словам его дочери, «главным в нашей жизни было ожидание и получение папиных писем. Нам нужно было каждый день знать, что он жив и здоров. Если долго не было от него известий, посылали телеграммы. При всей его колоссальной загруженности, особенно в 42-м году, когда он работал в «Окнах ТАСС» один и спал по три-четыре часа в сутки, он успевал ночью написать нам письмо, а утром – открытку. Папа присылал открытки даже с фронта, где часто бывал в командировках...
Я пошла в третий класс в школу имени Владимира Галактионовича Короленко – он отбывал ссылку в этом городе. Мне сразу понравились две учительницы – сёстры Косолаповы. Мне было их так жаль: местные мальчишки, оставшись без отцов, распустились, шумели на уроках, не занимались. Сколько не корили их учительницы: «Ваши отцы воюют на фронте, а вы…» – всё было бесполезно. Я училась хорошо, на 5 и 4. Однажды я написала папе: «Я должна учиться только на «отлично», потому что это мой долг, это то, чем я хоть немножечко могу помочь нашей Красной Армии». Я была большой патриоткой. Самым главным событием 1941 года для меня стал приём в пионеры. Я об этом заранее оповестила знакомых и родственников, оставшихся в Ленинграде. Подробно описала папе, как это всё происходило, и даже одно письмо подписала так: «Твоя дочка, пионерка Инна Селиванова». Вскоре папа прислал мне шёлковый галстук.
Моим радостным впечатлением о школе были летние лагеря. Рано утром мы уходили за город. На колхозном поле после комбайна оставались колоски, мы их собирали. И ещё работали на заготовке торфа. Машины резали его на большие брикеты, а мы складывали их в пирамиды. Это была тяжёлая работа. Но, конечно, мы и отдыхали: купались, ходили в лес за ягодами...»
Действительно, жизнь в Глазове военных лет не ограничивалась одной работой и борьбой за существование. Горожане обязательно находили время, чтобы сходить в кино или на танцы в городском саду, или посетить библиотеку. Несмотря ни на что, люди старались радоваться жизни, влюблялись и дружили. Как вспоминала одна глазовчанка, «несмотря на голод, холод, невзгоды, мы умели и могли веселиться. Это прекрасное свойство молодости. Эти годы были самыми неповторимыми и пронесены через всю жизнь».
Были в Глазове близкие подруги и у Инны Селивановой. Одной из них стала Галя Ополева, «местная девочка, милая, скромная, дочь заведующей библиотекой. Я бывала у них в доме. Какая там была нищета! Отец воевал, а у матери был ещё совсем маленький ребёнок. Видимо, у неё не было молока, они разводили крахмал в тёплой воде и этим кормили малыша. Я всегда вспоминаю о Гале с большой любовью.
А второй моей близкой подругой была ленинградка Римма Казакова, та самая, что стала известным поэтом. Она прекрасно училась и была очень смелой, независимой девчонкой. Мы подолгу гуляли, философствовали, обсуждали любимые книги. У нас были общие любимые герои – Печорин и… Павка Корчагин!
Мы шефствовали над ранеными в госпитале, писали за них письма, устраивали концерты. Мама дала мне очень красивый кусок алого бархата с золотой вышивкой. Я сшила кисет, положила туда поздравление, карандаш, что-то ещё.
Папа часто присылал нам свои плакаты, и я брала их в госпиталь. Пока шёл концерт, ребята их держали, а потом по просьбе врачей я оставляла плакаты в госпитале. Иногда и раненые принимали участие в концертах. А ещё мы собирали деньги на танк «Пионеры Удмуртии».
…Самым страшным хулиганом в классе был сын одной из учительниц, Витька Косолапов. Однажды мы с его мамой стояли на перемене рядом и о чём-то разговаривали. Он почему-то подумал, что я жалуюсь на него, ябедничаю, что он курит. А мне, конечно, это и в голову не приходило! Витька погрозил кулаком, и я поняла, что из школы мне лучше не выходить. Я долго сидела в пустом классе в надежде, что ему надоест меня ждать. Но он вошёл в класс и своим портфелем, той стороной, где были железные замки, со всего размаху ударил меня в лицо. Тогда я поняла, что значит «искры из глаз посыпались».
Все мои письма папе были полны ласковыми и нежными словами. Одна моя начатая открытка случайно выпала из книжки. В классе у нас всегда было очень шумно. А тут слышу – тишина! Захожу – все стоят. Я насторожилась. Один противный мальчишка, не лучше Витьки, подходит ко мне и, как клоун, делает шутовской поклон и, держа мою открытку, провозглашает: «Здравствуй, дорогой мой папуленька!» И – дикий хохот! Я бросилась на него, попыталась отнять открытку. Это моё самое тяжёлое воспоминание о жизни в эвакуации…
…Когда мы впервые вошли в «нашу» комнату, я увидела на столе огромный однотомник Пушкина, видимо 1937 года издания, и я с ним не расставалась. Стихи сами легко запоминались. Классе в четвёртом я прочитала и «Дубровского», и «Барышню-крестьянку», а «Онегина» принялась учить наизусть. В библиотеке я буквально прописалась! Наибольшее впечатление произвели «Дон Кихот», стихи Лермонтова и Маяковского, «Как закалялась сталь»… Я стала помогать заведующей библиотекой. За эту работу она сделала мне царский подарок: привела в комнату, куда детям был вход запрещён. Посередине стоял огромный красного дерева овальный стол, по сторонам – застеклённые книжные шкафы, а в них – тяжёлые чёрные с золотом тома «Всемирной литературы». Здесь я начала читать Шекспира и Байрона.
…Зимой 1942 года я серьёзно заболела. Врач поставил страшный диагноз: менингит. Несколько недель я лежала, не открывая глаз, а мама мне читала. Когда же я впервые подняла голову, то первым делом потянулась к книге, лежавшей у меня на кровати. Но всё поплыло, читать я не смогла. Мама, как всегда, меня выходила, а обе учительницы подтянули меня летом, и я перешла в следующий класс...»
Ленинградцы, эвакуированные в Глазов, мало знали о блокаде, о том, какая трагедия обрушилась на оставшихся в городе их родных и близких. По словам Инны, «письма проверялись военной цензурой, да и папа не стал бы писать нам правду. Наоборот, он всячески скрывал от нас истинное положение вещей, всегда внушал нам бодрость и надежду на скорое окончание войны, на счастливое будущее. Кое-что доходило до нас от жён ленинградских лётчиков, живших в Глазове. Мы всё время слушали радио, но передач о Ленинграде не было. Что такое блокада, мы поняли, когда зимой 1942 года до нас добралась мамина младшая сестра, Верочка, инженер-химик, работавшая на заводе «Электросила».
Врач нас предупредила, что кормить Верочку нужно часто, но очень понемногу. Мама всё время ей что-то давала: то молоко, то мёд, то кашу. А она плакала и просила есть… Устроили ей постель, связав стулья. На ночь под подушку Верочка прятала сухари. Она пролежала долго, потом понемногу начала вставать и ходить, весной нашла работу в химической лаборатории завода. До 1943-го, до отъезда наших друзей, жила в общежитии, а после перебралась к нам. Тётка моя была большой любительницей чтения, особенно стихов. Она приносила книги из заводской библиотеки, и тут я составляла ей компанию. Очень полюбила Беранже и многое выучила. Огромное впечатление произвели стихи Константина Симонова, ходившие тогда в машинописных списках, статьи Эренбурга. На всю жизнь запомнилась фотография в газете: Зоя Космодемьянская на снегу с петлёй на шее.
Самыми счастливыми днями в Глазове были дни приезда папы. Первый раз в конце 1942 года он добирался к нам через Ладогу. Тогда мы не понимали, какой это был риск. Помню, с каким трепетом я взяла в руки его партийный билет. Папа привёз много домашних вещей, мама сразу обменяла их на продукты, чтобы дать папе с собой. А он просил только накормить его картошкой. А в 1944 году, весной, он приехал уже за нами…»
Художник блокадного Ленинграда Василий Селиванов прожил долгую и плодотворную жизнь. Он умер в Ленинграде в 1982 году, в возрасте 80 лет.
Инна Селиванова, ставшая историком и краеведом, сделала все для сохранения памяти об отце. После смерти художника она собрала немало документов об истории своей семьи. В 2005 году Инна Васильевна подготовила и издала большой альбом «Рядовой блокадной эпопеи. Художник Василий Селиванов». В той книге она рассказала о жизненном пути своего отца и разместила там множество репродукций его плакатов и рисунков, ставших неотъемлемой страницей истории города на Неве.
Согласно справке городского исполкома, в январе 1945 года, когда многие беженцы уже успели вернуться домой, в Глазове находилось 1688 эвакуированных. Из них 647 были из Ленинграда, и 132 – из Ленинградской области.
 | ||
Глазов. Улица Глазовская. 1940-е годы | ||
 | ||
Поэтесса Римма Казакова |
В Глазове Казаковы жили в полукаменном доме № 8 на улице Калинина, напротив Металпрома. Та, давно уже исчезнувшая, улица находилась недалеко от площади Свободы и проходила между улицами Кирова и Молодой Гвардии.
Училась девочка в городской женской средней школе. Много лет спустя Римма Федоровна вспоминала, что с началом войны «для многих мальчишек и девчонок кончилось детство и свойственные ему беззаботность и беспечность.
Трудно было всем, в том числе и школе. Школьные здания были заняты под эвакогоспитали, учительский коллектив был в основном женский... Заниматься приходилось в общежитиях, в зданиях начальной школы в три смены. Часто одна керосиновая лампа освещала доску, а у счастливчиков на партах горели свечки. Писали – кто на чем, даже между строк старых книг. В некоторых зданиях было холодно, сидели в пальто, в других – душно, гасли лампы от недостатка кислорода...
 | ||
Урок военного дела в 10 классе средней женской школы города Глазова. 1945-1946 годы | ||
Жилось всем нелегко, но для ребят в те годы была характерна отзывчивость к чужому горю, не зачерствели они душой, не озлобились от беды, чем могли, помогали взрослым». Римма всегда старалась хоть чем-нибудь помочь маме и ходила по воду на реку Чепцу. Позднее поэтесса так писала об этом:
Когда ребенком я была,
Зимою госпитально-белой
Я часто с коромыслом шла
До речки заиндевелой.
Война. Темны утра как ночь.
Ни хлеба, ни поленьев в печке.
Я матери хочу помочь,
За бабами шагаю к речке.
И если есть она, моя
Из детства главная пятерка,
За то, что, задыхаясь, я
Несла два этих полведерка.
 | ||
Поэтесса Римма Казакова в последние годы жизни | ||
Были сумрачными и густыми
Леса моего детства.
Скрытно радовались и грустили
Леса моего детства.
Предуралье. Военный год
Море горестей и невзгод.
Голодно. Страшно и тесно...
Но есть леса моего детства.
Во Вселенной и на земле
Занимали свое место
И в чем-то себя повторили во мне
Леса моего детства.
Там были рыжики и морошка.
Река – с переливами нежного плеска...
И немного света, совсем немножко! –
Света моего детства.
Я не боялась бродить в лесу,
Пропадать часами безвестно.
Тот урок и поныне по жизни несу,
Леса моего детства!
Не боюсь одинокой глухой тишины,
знаю от всех неурядиц средство,
Дебри жизни мне не страшны,
Леса моего детства!
Я вернулась к вам через столько лет.
Так непросто мне в вас вглядеться!
Все тот же храните вы тайный свет,
Леса моего детства.
Вспоминаю свой самый первый класс,
Мешу свое первое тесто.
Открываю, как много во мне от вас,
Леса моего детства!
Я уеду – в полымя из огня,
Но мне есть чем дышать и греться.
Вы опять открыли во мне меня,
Леса моего детства!
А если погаснет моя звезда
От случая или злодейства,
Вернусь я к вам – и уже навсегда! –
Леса моего детства...
Поэтесса Римма Казакова ушла из жизни 19 мая 2008 года...
В Глазове будущая поэтесса подружилась с еще одной девочкой из Ленинграда – Инной Селивановой. Отец Инны – Василий Николаевич Селиванов – был художником, и долгое время работал в ленинградской молодежной газете «Смена». Он был прекрасным мастером газетной карикатуры, шрифта и ретуши, выполнял много заказов для издательств и журналов и стал изобретателем дешевого способа изготовления типографских клише из цемента и пластмассы. В советско-финскую войну на Карельском перешейке Василий Селиванов становится художником и корреспондентом фронтовой газеты «На страже Родины».
После начала Великой Отечественной войны семья художника – жена Антонина Михайловна и десятилетняя дочь Инна были эвакуированы из города в один из колхозов Ленинградской области. Но вскоре немецкие войска подошли к Ленинграду и Василий Селиванов с большим трудом вывез родных в город.
 | ||
Художник Василий Селиванов с женой и дочерью Инной. Ленинград. 1936 год | ||
Впоследствии дочь художника вспоминала:
«Мы вернулись в конце июля и до середины августа оставались в городе. Хорошо помню, как по нашей улице военные вели на верёвках аэростаты до Исаакиевской площади. Видела воздушный бой: на большой высоте – два крохотных самолётика, и от одного к другому – красные пунктирные линии.
Мои родители скооперировались с друзьями и решили вместе – мы с мамой и мамина подруга Зинаида Михайловна с дочкой Любочкой – ехать в Глазов. Не знаю, почему они выбрали этот город. Наверное, просто ткнули пальцем в карту.
На вокзале долго ждали поезда, я вцепилась в папу, громко плакала и обливала его слезами. Наконец, нас погрузили в теплушки – это такие большие товарные вагоны. Внутри справа и слева – двухэтажные нары, в середине – пусто, у стены – дыра, заменявшая туалет…»
Очень скоро после отъезда семьи художника Селиванова вокруг Ленинграда на долгие 900 дней сомкнется огненное кольцо окружения. Так началась блокада Ленинграда, унесшей жизни не менее миллиона мирных жителей. Без сомнения, отъезд Селивановых и их друзей в Глазов сохранил им жизнь.
Как вспоминала Инна Селиванова, «я запаслась открытками и с каждой станции отправляла папе свои каракули. «Мы уже проехали Волховстрой, у нас всё хорошо». Нет, было совсем не хорошо – я чуть не потеряла маму. Она заболела дизентерией. Её могли снять с поезда! Но мама всегда и во всём была предусмотрительной – она взяла с собой огромную бутылку необходимого в таких случаях лекарства. Оно и огромная сила воли её спасли...
В Глазов мы приехали ночью. Кто-то нас проводил в школу, где мы прожили два дня, а потом начали искать себе пристанище. Эвакуированных впускали неохотно, а уж нам, четверым, всё время отказывали. Наконец, удалось снять проходную комнату в двухэтажном деревянном доме в центре города, на улице Молодой Гвардии. Направо от дома – одноэтажное белое здание тюрьмы и рынок. Налево – военное училище, госпиталь, а напротив – детская библиотека... В дом мы поднимались по деревянной лестнице, входили в довольно большую кухню с плитой и русской печью, полатями, на которых жила бабушка наших хозяев. Из кухни был вход в нашу комнату.
Я писала папе, что комната мне очень нравится, ведь есть балкончик! А через нашу комнату туда-сюда ходили семь человек! Хозяева наши – местная интеллигенция. Мать – учительница на пенсии, две дочери – учитель и врач. Но они были выходцами из деревни, и у них часто останавливались крестьяне, приезжавшие торговать на рынок, и оставались ночевать на кухне...»
 | ||
Дом № 6 на улице Молодой Гвардии в г. Глазове. 1920-1940-е годы Снимок сделан с каланчи пожарной части по улице Первомайской | ||
Каменный магазин, известный как дом купцов Арасланова и Касимова, тоже дожил до XXI века и является объектом культурного наследия города Глазова. В 1920-1940-е в нем размещалась кондитерская. В настоящее время в доме № 8 находится частная ветеринарная лечебница.
Но дом № 6 всегда оставался жилым. Как видно на старых фотографиях, на его крыше раньше находился деревянный мезонин с широким балконом. Именно о нем и писала отцу Инна Селиванова. Со временем мезонин с балконом исчез, а на его месте сейчас простая двухскатная крыша.
 | ||
Дома № 6 и 8 на улице Молодой Гвардии города Глазов в наши дни. Июнь 2016 года | ||
«Зинаида Михайловна работала, а мама вела хозяйство. Однажды её вызвали на общественные работы. Она явилась – в шляпке, пальто, лайковых перчатках и в туфельках-лодочках на каблуках. На неё посмотрели, посмеялись и отправили домой. Посоветовали: купите-ка себе сапоги и валенки.
Мама получала за папу аттестат (деньги, которые причитались семьям военнослужащих). Конечно, этих денег нам не хватало. Папа высылал ещё и часть своих гонораров. И всё-таки приходилось на рынке продавать и менять на продукты вещи – этим очень неприятным делом занималась мама. А как тяжело это было зимой, когда стояли морозы! Наши запасы скоро иссякли, и папа начал присылать домашние вещи. Мы всё время писали ему, чтобы он не смел посылать нам продукты. Но папа всё равно ходил на толкучки, покупал для нас разные сладости. Я без ужаса и горечи не могу сейчас вспоминать об этом, ведь он сам голодал: достаточно посмотреть на его фотографии военных лет...»
 | ||
Художник Василий Селиванов в 1942 году | ||
 | ||
Плакат художника Василия Селиванова «Медаль за оборону Ленинграда» | ||
 | ||
Город Глазов. Здание школы имени Короленко. Фотография 1950-1960-х годов | ||
 | ||
4 класс женской школы на заготовке торфа. 1942 год. Глазовский район | ||
Действительно, жизнь в Глазове военных лет не ограничивалась одной работой и борьбой за существование. Горожане обязательно находили время, чтобы сходить в кино или на танцы в городском саду, или посетить библиотеку. Несмотря ни на что, люди старались радоваться жизни, влюблялись и дружили. Как вспоминала одна глазовчанка, «несмотря на голод, холод, невзгоды, мы умели и могли веселиться. Это прекрасное свойство молодости. Эти годы были самыми неповторимыми и пронесены через всю жизнь».
Были в Глазове близкие подруги и у Инны Селивановой. Одной из них стала Галя Ополева, «местная девочка, милая, скромная, дочь заведующей библиотекой. Я бывала у них в доме. Какая там была нищета! Отец воевал, а у матери был ещё совсем маленький ребёнок. Видимо, у неё не было молока, они разводили крахмал в тёплой воде и этим кормили малыша. Я всегда вспоминаю о Гале с большой любовью.
 | ||
Одно из Окон ТАСС. Художник Василий Селиванов. Апрель 1944 года | ||
Мы шефствовали над ранеными в госпитале, писали за них письма, устраивали концерты. Мама дала мне очень красивый кусок алого бархата с золотой вышивкой. Я сшила кисет, положила туда поздравление, карандаш, что-то ещё.
Папа часто присылал нам свои плакаты, и я брала их в госпиталь. Пока шёл концерт, ребята их держали, а потом по просьбе врачей я оставляла плакаты в госпитале. Иногда и раненые принимали участие в концертах. А ещё мы собирали деньги на танк «Пионеры Удмуртии».
…Самым страшным хулиганом в классе был сын одной из учительниц, Витька Косолапов. Однажды мы с его мамой стояли на перемене рядом и о чём-то разговаривали. Он почему-то подумал, что я жалуюсь на него, ябедничаю, что он курит. А мне, конечно, это и в голову не приходило! Витька погрозил кулаком, и я поняла, что из школы мне лучше не выходить. Я долго сидела в пустом классе в надежде, что ему надоест меня ждать. Но он вошёл в класс и своим портфелем, той стороной, где были железные замки, со всего размаху ударил меня в лицо. Тогда я поняла, что значит «искры из глаз посыпались».
Все мои письма папе были полны ласковыми и нежными словами. Одна моя начатая открытка случайно выпала из книжки. В классе у нас всегда было очень шумно. А тут слышу – тишина! Захожу – все стоят. Я насторожилась. Один противный мальчишка, не лучше Витьки, подходит ко мне и, как клоун, делает шутовской поклон и, держа мою открытку, провозглашает: «Здравствуй, дорогой мой папуленька!» И – дикий хохот! Я бросилась на него, попыталась отнять открытку. Это моё самое тяжёлое воспоминание о жизни в эвакуации…
…Когда мы впервые вошли в «нашу» комнату, я увидела на столе огромный однотомник Пушкина, видимо 1937 года издания, и я с ним не расставалась. Стихи сами легко запоминались. Классе в четвёртом я прочитала и «Дубровского», и «Барышню-крестьянку», а «Онегина» принялась учить наизусть. В библиотеке я буквально прописалась! Наибольшее впечатление произвели «Дон Кихот», стихи Лермонтова и Маяковского, «Как закалялась сталь»… Я стала помогать заведующей библиотекой. За эту работу она сделала мне царский подарок: привела в комнату, куда детям был вход запрещён. Посередине стоял огромный красного дерева овальный стол, по сторонам – застеклённые книжные шкафы, а в них – тяжёлые чёрные с золотом тома «Всемирной литературы». Здесь я начала читать Шекспира и Байрона.
 | ||
Здание библиотека им. Короленко на улице Молодой Гвардии. Фотография 1957 года | ||
Ленинградцы, эвакуированные в Глазов, мало знали о блокаде, о том, какая трагедия обрушилась на оставшихся в городе их родных и близких. По словам Инны, «письма проверялись военной цензурой, да и папа не стал бы писать нам правду. Наоборот, он всячески скрывал от нас истинное положение вещей, всегда внушал нам бодрость и надежду на скорое окончание войны, на счастливое будущее. Кое-что доходило до нас от жён ленинградских лётчиков, живших в Глазове. Мы всё время слушали радио, но передач о Ленинграде не было. Что такое блокада, мы поняли, когда зимой 1942 года до нас добралась мамина младшая сестра, Верочка, инженер-химик, работавшая на заводе «Электросила».
 |
Самыми счастливыми днями в Глазове были дни приезда папы. Первый раз в конце 1942 года он добирался к нам через Ладогу. Тогда мы не понимали, какой это был риск. Помню, с каким трепетом я взяла в руки его партийный билет. Папа привёз много домашних вещей, мама сразу обменяла их на продукты, чтобы дать папе с собой. А он просил только накормить его картошкой. А в 1944 году, весной, он приехал уже за нами…»
 |
Инна Селиванова, ставшая историком и краеведом, сделала все для сохранения памяти об отце. После смерти художника она собрала немало документов об истории своей семьи. В 2005 году Инна Васильевна подготовила и издала большой альбом «Рядовой блокадной эпопеи. Художник Василий Селиванов». В той книге она рассказала о жизненном пути своего отца и разместила там множество репродукций его плакатов и рисунков, ставших неотъемлемой страницей истории города на Неве.
 | ||
Обложка альбома И.В. Селивановой «Рядовой блокадной эпопеи. Художник Василий Селиванов» (2005 год) | ||
26.04.2019
Автор: Г.А. Кочин, научный сотрудник музея отдела истории.
👁 1 455
